Тайный сыск царя Гороха - Страница 55

– Хм… Государь обычно не столь милостив к ослушникам. Уж поверь, Никитушка, не одна буйная голова завтра с плеч покатится…

– А куда денут караван пленных шамаханов? – попытался я поменять тему, рассуждения о завтрашнем суде наводили меня на грустные мысли.

– Знамое дело, на каторгу пойдут, – ответила Яга. – Болота сушить, пни корчевать, огневища жечь, землю под пахоту готовить, да мало ли… Знатных начальников на выкуп обменяют, от них все равно в работе толку нет. Горох, он ведь только в бою гневлив, а с пленными, опосля боя, отходчив.

– Ну хорошо, хоть массовые расстрелы у вас не практикуются. Как вы полагаете, завтра будет война?

– С Ордой, что ли? Не-е… Шамаханцы, они лишь наскоком храбры. Налетят к городу с шумом, лязгом, воем, начнут крики кричать, стрелы горящие метать, а толку? Ворота у нас надежные, из мореного дуба сбитые, железными полосами окованные. Стены толстые, высокие, так что басурмане побузят часок-другой, да в степь свою обратно и повернут. А уж лошадей будут гнать – куда быстрей, чем сюда мчались!

– Я тоже думаю, что нет. Орда должна дождаться сигнала диверсионного отряда и под его прикрытием войти в город подземными ходами. А ничего этого не будет. Столица готова к обороне, ходы засыпаны, террористы задержаны, заговорщики с утра предстанут перед судом. Горох говорил, что пограничные отряды пропустят врага и ударят ему в спину, а царская гвардия сделает вылазку из ворот. Общими усилиями они погонят Орду с таким треском!..

– А все благодаря нам! – с тихой гордостью в голосе заключил Митька. – Если бы не милиция, быть Лукошкину под шамаханцами. Царь бы нам награду какую ни есть выдать должон. Батюшке участковому, к примеру, коня белого пожаловать. Бабушке Яге – корову дойную али курей заморских, а можно и павлина с перьями, я у них во дворе такого видел. Красивы-ы-ый! Вот ежели б с нашими хохлатками его да скрестить…

– Сам-то ты чего от царя хочешь? – улыбнулся я.

– Мне-то? Ничего мне не надо… Не за чины да награды старался, кровь свою проливал, жизни не жалел, смерти не боялся…

– Не вертись, балабол! А ить и вправду, скажи-ка нам с воеводой, чего б тебе хотелось?

– За-ради Отечества, при мысли о сиротах да старцах беззащитных, греховными почитаю и помыслы о наградах…

– Митька!

– Медаль хочу… – стыдливо вздохнул он, опуская глаза долу. – На шею повесить да в деревню к мамане, хоть на денек. Один я у нее, кровинушка… Пусть бы порадовалась, а то все бабы соседские непутевым дразнили. Заявился бы с медалью – все б так и ахнули! Вот вам и Митька непутевый! Мне самому не надо, мамани ради…

– Никитушка, – неожиданно дрогнувшим голосом зашептала Яга, – ты уж там попроси… Скажи, ежели царь ему энту медаль не даст, я сама ее сделаю да парнишке нашему на грудь-то и повешу. Нет такого закону, чтоб матерям огорчения доставлять! Пущай у них в деревне хоть один герой с медалью объявится. Уж ты похлопочи, посодействуй… Ну их, энтих павлинов, только медаль пущай даст.

Я молча кивнул. Какие они у меня славные… Что бы я без них делал?

– Ну что, еще по маленькой во славу российской милиции и… спать.

Когда бабка успевала стирать и гладить мою форму – неразрешимая загадка! Каждый вечер ложась спать, я складывал ее на скамью, каждое утро, просыпаясь, находил ее там же чистую и отутюженную. Наверно, все дело опять же в колдовстве. Видел я их утюги. Такие тяжелые, громадные, неуклюжие… На ногу раз уронишь – калека на всю жизнь. Хрупкой старушке в преклонном возрасте с таким вовек не справиться, значит, колдовство. Спустившись вниз, я застал Ягу, хлопотавшую у печки, не знаю, что уж там кипело в горшочках, но аромат был изумительный!

– Никитушка, давай скоренько за стол, надоть у царя пораньше быть. Пора нашу службу до самого конца справить. Ужо как суд решит, тогда и мы отдохнем. Я на все отделение такой пир закачу…

– Угу… а все отделение – мы трое. Ладно уж, после вынесения приговора преступникам посидим в узком кругу, как свои люди. Митька-то готов?

– Как всегда. Я ж говорю, он деревенский, до петухов вставать с детства приученный. Ну, вот и кашка по-лукошински с грибами да брусникой поспела. Бери ложку-то…

Завтракали быстро. От чая я отказался, сказывалось нервное перенапряжение последних дней. Потом выпью… все потом. Баба Яга аккуратно взяла с полочки мухомор, завернула его в платочек и положила в корзинку. Митяй дожидался нас во дворе, он был необычайно серьезен и собран. К царскому терему шли молча. Что-то недоговоренное давило на всех нас. Какое-то смутное, непонятное беспокойство тревожило изнутри, бередило, как заноза, перекатывалось холодным комком в животе и не давало дышать спокойно… Уже у самых ворот бабка обернулась и осторожно потянула меня за рукав:

– Пойдем отсюда, Никитушка… Не то здесь затевается, неправый суд вершиться будет. Кровь близкую чую, человеческую… Не по сердцу мне это.

– Поздно, уже пришли. – По правде говоря, мне тоже не хотелось идти на показательный фарс, но и отступать было некуда. – Младший лейтенант милиции Ивашов. Доложите царю.

– Предупрежденные уже, – расступились стражи. – Ждет вас государь, все проходите.

Мы поднялись в главный тронный зал. У входа под охраной стояли два «крупных уголовника» – боярин и дьяк. Увидев меня, они смущенно отвели взгляды, видимо, каждый все-таки чувствовал свою вину и отдавал себе отчет, что если бы вовремя во всем признался, то мог бы рассчитывать на серьезное снисхождение. Выражаясь их же языком – с повинной головы и волос не падает. Я подбадривающе улыбнулся…

Двери в залу распахнулись, и высунувшийся стрелец из царской гвардии громко оповестил: